Неточные совпадения
— Так, стало быть, следует, чтобы
пропадала даром козацкая сила, чтобы человек сгинул, как собака, без
доброго дела, чтобы ни отчизне, ни всему христианству
не было от него никакой пользы? Так на что же мы живем, на какого черта мы живем? растолкуй ты мне это. Ты человек умный, тебя недаром выбрали в кошевые, растолкуй ты мне, на что мы живем?
Я оставил генерала и поспешил на свою квартиру. Савельич встретил меня с обыкновенным своим увещанием. «Охота тебе, сударь, переведываться с пьяными разбойниками! Боярское ли это дело?
Не ровен час: ни за что
пропадешь. И
добро бы уж ходил ты на турку или на шведа, а то грех и сказать на кого».
Многие запинаются на
добром слове, рдея от стыда, и смело, громко произносят легкомысленное слово,
не подозревая, что оно тоже, к несчастью,
не пропадает даром, оставляя длинный след зла, иногда неистребимого.
— В
добрый час… Жена-то догадалась хоть уйти от него, а то
пропал бы парень ни за грош… Тоже кровь, Николай Иваныч… Да и то сказать: мудрено с этакой красотой на свете жить…
Не по себе дерево согнул он, Сергей-то… Около этой красоты больше греха, чем около денег. Наш брат, старичье, на стены лезут, а молодые и подавно… Жаль парня. Что он теперь: ни холост, ни женат, ни вдовец…
А после обеда Маше дается 80 кол. сер. на извозчика, потому что она отправляется в целых четыре места, везде показать записку от Лопухова, что, дескать, свободен я, господа, и рад вас видеть; и через несколько времени является ужасный Рахметов, а за ним постепенно набирается целая ватага молодежи, и начинается ожесточенная ученая беседа с непомерными изобличениями каждого чуть
не всеми остальными во всех возможных неконсеквентностях, а некоторые изменники возвышенному прению помогают Вере Павловне кое-как убить вечер, и в половине вечера она догадывается, куда
пропадала Маша, какой он
добрый!
Правда, подчас кажется, что еще есть в груди чувства, слова, которых жаль
не высказать, которые сделали бы много
добра, по крайней мере, отрады слушающему, и становится жаль, зачем все это должно заглохнуть и
пропасть в душе, как взгляд рассеивается и
пропадает в пустой дали… но и это — скорее догорающее зарево, отражение уходящего прошедшего.
— Посадили меня на цепь — я и лаю! — объявляла она, — вы думаете, что мне барского
добра жалко, так по мне оно хоть пропадом
пропади! А приставлена я его стеречи, и буду скакать на цепи да лаять, пока
не издохну!
С наступлением весны он опять исчез. На этот раз хотя уж
не удивлялись, но без тревоги
не обошлось. Родилось опасение, как бы его в качестве беспаспортного в Сибирь
не угнали; чего
доброго, таким родом он и совсем для «господ»
пропадет.
— К тебе пришел, Пацюк, дай Боже тебе всего,
добра всякого в довольствии, хлеба в пропорции! — Кузнец иногда умел ввернуть модное слово; в том он понаторел в бытность еще в Полтаве, когда размалевывал сотнику дощатый забор. —
Пропадать приходится мне, грешному! ничто
не помогает на свете! Что будет, то будет, приходится просить помощи у самого черта. Что ж, Пацюк? — произнес кузнец, видя неизменное его молчание, — как мне быть?
Добрая собака, особенно водолаз или пудель, тут очень нужна; она
не допустит
пропасть ни одной утке, даже легко пораненной в крыло или упавшей на отлет далеко на другой стороне реки, иногда посреди густой и болотистой уремы.
А
доброе приятно господу; за ним никогда ничего
не пропадает.
Так кончило свое земное поприще тихое и
доброе существо, бог знает зачем выхваченное из родной почвы и тотчас же брошенное, как вырванное деревцо, корнями на солнце; оно увяло, оно
пропало без следа, это существо, и никто
не горевал о нем.
— И что ж такое! И бог с тобою совсем: я и останусь. Авось без куска хлеба
не пропаду. Найдутся
добрые люди, хоть из куска хлеба возьмут еще. На старости лет хоть болонок на двор выпущать гожусь.
После своего неудачного свидания с «
добрым гением» набоб чувствовал себя очень скверно. Он никому
не говорил ни слова, но каждую минуту боялся, что вот-вот эта сумасшедшая разболтает всем о своем подвиге, и тогда все
пропало. Показаться смешным для набоба было величайшим наказанием. Вот в это тяжелое время генерал и принялся расчищать почву для Тетюева, явившись к набобу с своим объемистым докладом.
— Можно! Помнишь, ты меня, бывало, от мужа моего прятала? Ну, теперь я тебя от нужды спрячу… Тебе все должны помочь, потому — твой сын за общественное дело
пропадает. Хороший парень он у тебя, это все говорят, как одна душа, и все его жалеют. Я скажу — от арестов этих
добра начальству
не будет, — ты погляди, что на фабрике делается? Нехорошо говорят, милая! Они там, начальники, думают — укусили человека за пятку, далеко
не уйдет! Ан выходит так, что десяток ударили — сотни рассердились!
— Пожалуй, она никогда и никого
не любила, кроме себя. В ней
пропасть властолюбия, какая-то злая и гордая сила. И в то же время она — такая
добрая, женственная, бесконечно милая. Точно в ней два человека: один — с сухим, эгоистичным умом, другой — с нежным и страстным сердцем. Вот оно, читайте, Ромашов. Что сверху — это лишнее. — Назанский отогнул несколько строк свер-ху. — Вот отсюда. Читайте.
Ну, да
добро, мол, за мной
не за кем другим: наука
не пропадет.
— Да, — произнес он, — много сделал он
добра, да много и зла; он погубил было философию, так что она едва вынырнула на плечах Гегеля из того омута, и то еще
не совсем; а прочие знания, бог знает, куда и пошли. Все это бросилось в детали, подробности; общее
пропало совершенно из глаз, и сольется ли когда-нибудь все это во что-нибудь целое, и к чему все это поведет… Удивительно!
Платя дань веку, вы видели в Грозном проявление божьего гнева и сносили его терпеливо; но вы шли прямою дорогой,
не бояся ни опалы, ни смерти; и жизнь ваша
не прошла даром, ибо ничто на свете
не пропадает, и каждое дело, и каждое слово, и каждая мысль вырастает, как древо; и многое
доброе и злое, что как загадочное явление существует поныне в русской жизни, таит свои корни в глубоких и темных недрах минувшего.
— Человече, — сказал ему царь, — так ли ты блюдешь честника? На что у тебе вабило, коли ты
не умеешь наманить честника? Слушай, Тришка, отдаю в твои руки долю твою: коли достанешь Адрагана, пожалую тебя так, что никому из вас такого времени
не будет; а коли
пропадет честник, велю,
не прогневайся, голову с тебя снять, — и то будет всем за страх; а я давно замечаю, что нет меж сокольников
доброго строения и гибнет птичья потеха!
— Максим Григорьич! — отвечал весело сокольник, —
доброго здоровья! Как твоя милость здравствует? Так вот где ты, Максим Григорьич! А мы в Слободе думали, что ты и невесть куда
пропал! Ну ж как батюшка-то твой осерчал! Упаси господи! Смотреть было страшно! Да еще многое рассказывают про твоего батюшку, про царевича да про князя Серебряного.
Не знаешь, чему и верить. Ну, слава богу,
добро, что ты сыскался, Максим Григорьич! Обрадуется же твоя матушка!
— Сколько, брат, она
добра перегноила — страсть! Таскали нынче, таскали: солонину, рыбу, огурцы — все в застольную велела отдать! Разве это дело? разве расчет таким образом хозяйство вести! Свежего запасу
пропасть, а она и
не прикоснется к нему, покуда всей старой гнили
не приест!
— Теперь — начисто разорился дедушка-то; какие деньги были, все отдавал крестнику Николаю в рост, а расписок, видно,
не брал с него, — уж
не знаю, как это у них сталось, только — разорился,
пропали деньги. А все за то, что бедным
не помогали мы, несчастных
не жалели, господь-то и подумал про нас: для чего же я Кашириных
добром оделил? Подумал да и лишил всего…
— Я вижу, — сказал Мизинчиков, вставая со стула, — что вам еще
не надоели Фома Фомич и бабушка и что вы, хоть и любите вашего
доброго, благородного дядю, но еще недостаточно вникли, как его мучат. Вы же человек новый… Но терпение! Побудете завтра, посмотрите и к вечеру согласитесь. Ведь иначе ваш дядюшка
пропал — понимаете? Его непременно заставят жениться.
Не забудьте, что, может быть, завтра он сделает предложение. Поздно будет; надо бы сегодня решиться!
— Именно, именно, именно! Зарапортовался ты, брат Евграф, — поддакнул дядя. — Эй,
пропадешь за язык! Человек ты прямой, благородный, благонравный — могу заявить, да язык-то у тебя ядовитый! И удивляюсь я, как ты там с ними ужиться
не можешь! Люди они, кажется,
добрые, простые…
— Я грешный человек, мамынька, да про себя… — смиренно продолжал Зотушка, помаленьку отступая к дверям. — Других
не обижаю; а братец разогнал всех старых знакомых, теперь меня гонит, а будет время — и вас, мамынька, выгонит… Я-то
не пропаду: нам
доброго не изжить еще, а вот вы-то как?..
— Простите,
добрые люди! — вопил он. — Прости, моя Маринушка!
Не в
добрый час мы выехали из дому:
пропали наши головы!
— Ваше
доброе не пропадет, а
не в свое дело
не мешайтесь, — отвечал хладнокровно отец Еремей.
То-то вот,
доброе никогда
не пропадает: рано ли, поздно ли, завсегда окажется…
Вообрази ты себе, — писал он между прочим, — последнего моего кучера, калмычонка, помнишь? испортили, и непременно так бы и
пропал человек, и ездить было бы
не с кем, да, спасибо,
добрые люди надоумили и посоветовали отослать больного в Рязань к священнику, известному мастеру против порчи; и лечение действительно удалось как нельзя лучше, в подтверждение чего прилагаю письмо самого батюшки, яко документ".
— Точно так-с! — ответил Хмурин. — Кирпичу я ему поручил для меня купить, тысяч на сто, а он тут и сплутовал сильно; я этого
не стерпел, соскочил с пролеток, да с плетью за ним… «Ну, думаю,
пропал совсем!..» А выходит, что на другой день он сам же пришел ко мне:
добрый, значит, этакой уж человек, и до сей поры мы приятели!..
Зоя. А я, как и всегда, хочу заплатить вам за зло
добром. (Отдает Окоемову пакет.) Вот ваши векселя, я их выкупила. Вы боялись ответственности, эти векселя лежали тяжелым гнетом на душе вашей; в тревоге, в страхе вы готовы были даже на преступление. Теперь вам бояться нечего; ничто вас
не тянет в
пропасть; перед вами открыты все дороги, и хорошие и худые, и вы совершенно свободны в выборе.
Федя. А оттого говорю, что никогда
не было в ней того, чтоб она в душу мне влезла, как Маша. Ну, да
не про то. Она беременная, кормящая, а я
пропаду и вернусь пьяный. Разумеется, за это самое все меньше и меньше любил ее. Да, да (приходит в восторг), вот сейчас пришло в голову: оттого-то я люблю Машу, что я ей
добро сделал, а
не зло. Оттого люблю. А ту мучал за то…
не то что
не люблю… Да нет, просто
не люблю. Ревновал — да, но и то прошло.
— Нет,
не сродственник: земляк; да больно жаль мне его, пуще брата… то есть вот как жаль!.. Мужик-то такой
добрый, славный, смирный!.. Его совсем, как есть, заест теперь управляющий… эка, право, горемычная его доля… да что толковать, совсем он
пропал без лошади…
— Он точно думает, что мы какие-нибудь персоны, — сказал чванно Кузьма. — Какая нужда? А может, москали и в самом деле
добрый народ! Вот так нам и везде будет.
Не пропадем на чужой стороне! — заключил Кузьма, смеясь от чистого сердца.
Но мне все чаще думалось, что, любя
доброе, как дети сказку, удивляясь его красоте и редкости, ожидая как праздника, — почти все люди
не верят в его силу и редкие заботятся о том, чтоб оберечь и охранить его рост. Все какие-то невспаханные души: густо и обильно поросли они сорной травою, а занесет случайно ветер пшеничное зерно — росток его хиреет,
пропадает.
Он сел в тарантас с нашим
добрым Пановым, и мы стояли на улице до тех пор, пока экипаж
не пропал из глаз.
Лиза. Кто же мне теперь поможет! Стою я над
пропастью, удержаться мне
не за что. Ох, спасите меня, люди
добрые! Бабушка, да поговорите со мной что-нибудь!
Откуда тут взяться героизму, а если и народится герой, так где набраться ему света и разума для того, чтобы
не пропасть его силе даром, а послужить
добру да правде?
Дед. Зло это,
не добро. Хлеб тебе бог зародил себя и людей кормить, а ты его на дьявольское питье перегнал.
Не будет от этого
добра. Брось ты эти дела. А то
пропадешь и людей погубишь! Это, думаешь, питье? Это — огонь, сожжет он тебя. (Берет лучину из-под котла, зажигает.)
— Жалко! — вздохнул он после некоторого молчания. — И, боже, как жалко! Оно, конечно, божья воля,
не нами мир сотворен, а всё-таки, братушка, жалко. Ежели одно дерево высохнет или, скажем, одна корова падет, и то жалость берет, а каково,
добрый человек, глядеть, коли весь мир идет прахом? Сколько
добра, господи Иисусе! И солнце, и небо, и леса, и реки, и твари — всё ведь это сотворено, приспособлено, друг к дружке прилажено. Всякое до дела доведено и свое место знает. И всему этому
пропадать надо!
— Одурачили, сударь! Да просто вчуже досадно, зло пробирает, хоть и
не моя одежа
пропала. И, по-моему, нет гадины хуже вора на свете. Иной хоть задаром берет, а этот твой труд, пот, за него пролитой, время твое у тебя крадет… Гадость, тьфу! говорить
не хочется, зло берет. Как это вам, сударь, своего
добра не жалко?
— А вот хоть и говорите вы, что
пропали мои денежки, однако ж я надеюсь на
доброе ваше расположение и, чтобы нам и теперь и вперед дела вести, буду вас покорнейше просить
не оставить меня
добрым советом насчет вашего племянника и помочь разыскать его.
— До последней капельки. Одна ведь только она была. При ней пошло
не то житье. Известно, ежели некому
добрым хозяйством путем распорядиться,
не то что вотчина, царство
пропадет. А ее дело девичье. Куда же ей? Опять же и чудит без меры. Ну и пошло все врознь, пошло да и поехало. А вы, смею спросить, тоже из господ будете?
— Милая! Как же
не жалко? Ведь сам всех выходил. Любовался на них, как на красное солнышко. А ныне вот — что продаю, что сами приели. Никогда столько мужик убоины
не жрал, как сейчас. Плачем, милая, — плачем, давимся, а едим!
Не пропадать же
добру!
— Нет, Семен Аникич, разорвал ее — от греха, по совету того же
доброго человека…
Не ровен час, говорит, признают, что у тебя грамотка к Обносковым и сам
пропадешь, и накликаешь беду на голову пославшего ее с тобой…
— Вестимо, дело, тебе же
добра желаю… С чего же пропадать-то и меня губить… Погубишь или
не погубишь, бабушка надвое сказала, и ни от того, ни от другого тебе нет никакой корысти.
Скука-тоска меня распирает, — аж сало горчит… Допили мы сороковку,
не пропадать же царскому
добру. Походил я по ковру, жука майского, что сдуру в царскую опочивальню залетел, в окно выпустил… Ан тут меня и осенило...
И теперь есть в Колгуеве Гусятниковы, но люди захудалые, обнищалые! Из купцов давно в мещане переписались: старики только что
не с сумой ходят, молодые — в солдатство по найму ушли. Сгиб,
пропал богатый дом, а лет пятьдесят тому назад был он славен в Казани и в Астрахани, в Москве и в Сибири… Какие были богачи!.. Сколько
добра было в доме, какую торговлю вели!.. Все прахом да тленом пошло!
—
Не обижайтесь, что я скажу, — продолжала она, — я ведь никаких примеров воспитания
не получила, но я
не без понятиев. Позвольте сказать вам: два дня назад я думала, что я с дитем совсем
пропала, и очень хотела кинуться с ним за один раз в реку, а теперь, когда
добрые люди нам помогли, я уже как оса ожила и начинаю думать, как неблагодарная… Дамы, конечно, очень добры, но они тоже все примеры
не постигают.